Забыть Медведева. Чем он мешает эпохе Путина?

В рассуждениях Евгения Гонтмахера о высокой вероятности досрочных президентских выборов есть слабый пункт: мысль о том, что, переизбравшись, Путин освободится от своего неформального обещания Дмитрию Медведеву держать его в премьерах до конца текущего президентского срока и сформирует правительство с другой, более внятной повесткой. Дело в том, что нынешнего премьера держат в кресле не благодаря обещаниям – даже если таковые имели место, – а из соображений практического характера, основанных, впрочем, на параноидальных предпосылках. По Конституции первым в очереди на внеплановое замещение вакансии президента, если с ним вдруг что стрясется, стоит именно премьер-министр, он как бы первый зам президента во властной иерархии. Согласно победившей (уже очень давно – вспомните внезапную отставку Михаила Касьянова в 2004 году) конспирологической логике, чем ближе трон, тем сильнее искушение низвергнуть его обладателя, и от того, кто стоит на предпоследней, самой близкой к трону ступеньке, требуются сегодня только проверенность и лояльность. Медведев – абсолютный чемпион в обеих номинациях: кто еще, подержав власть в руках, отдал бы ее обратно? Это обстоятельство превращает премьерские позиции Медведева в практически неуязвимые, и он всегда будет при Путине главой правительства, если только не случится что-либо чрезвычайное. Поскольку уже известно, что Путин никуда не уходит и «проблемы-2018» в природе нет, Медведеву его нынешняя должность зарезервирована аж до 2024 года. По плану так они и будут сидеть – один в Кремле, другой его бледной тенью в Белом доме – еще почти десять лет. Один, говорят, выкопал бассейн в первом кремлевском корпусе, второй обустроил вертолетную площадку себе под окнами. Неписаная, сугубо техническая сделка, в которой безграничная власть одного участника гарантируется в том числе высоким номенклатурным статусом другого – вот, собственно, и весь итог так называемой медведевской оттепели. Если не считать, конечно, июньских вечерних рассветов – заря становится видна около часу ночи, – которые для московских широт пока вновинку и появились лишь потому, что в пику учрежденному при Медведеве четыре года назад постоянному летнему времени Путин перевел страну на постоянное зимнее. Это очень мало – можно сказать, практически ноль. Удивительно, но от вчерашнего прошлого, которое вообще-то должно было быть еще свежо в памяти, не осталось практически ничего. Четыре года жизни (точнее, три с половиной, до 24 сентября 2011-го) не столько даже без Путина в президентах, сколько без унылой ясности в том, что он будет править Россией вечно и по своей воле никогда не отдаст власть, как будто прошли бесследно. Совсем недавно, вот буквально на днях Россия вела себя по-другому: строила, ну или хотя бы изображала, что строит под Москвой инновационные кластеры, демонстрировала стремление не кошмарить бизнес и даже не возражала против бомбардировок Ливии, присоединяясь к ансамблю мировых наций. Аннексию Крыма от перезагрузки с Америкой – случайно, но провидчески, как яхта капитана Врунгеля, тогда названной «перегрузкой», – отделяют всего-то четыре года. «Свобода лучше, чем несвобода», – еще вчера некрепкой медведевской рукой и не очень уверенно чертил российский режим на своих знаменах, зато теперь мир называет этот режим изгоем и врагом всему, что связано со свободой. Еще вчера Путин не сидел в Кремле, не обращался с посланиями к парламенту, не ездил на саммиты, не проводил встреч на высшем уровне, не принимал верительных грамот у послов, не носил ядерный чемоданчик и т.п., и все это ничему не мешало, более того, вроде как всех устраивало, а сегодня у России нет другого лозунга и другой национальной идеи, кроме как что Россия и Путин – это синонимы, и так оно всегда и было, с тех пор, как он появился на горизонте. Конечно, это эффект последовательных усилий. Все результаты медведевской модернизации – от перезагрузки до пресловутого летнего времени – были сознательно пересмотрены, а сам он теперь фотографируется в Артеке в пионерском галстуке. Вернулась в Уголовный кодекс клевета. Отменена десталинизация – комплексная программа восстановления памяти о терроре и сталинизме. На смену ясному вердикту катынским расстрелам – «преступление Сталина и его приспешников» – пришла новая, ползуче-позитивная интерпретация пакта Молотова – Риббентропа. Нет, к примеру, сомнений даже и в том, что отставка и уголовное дело против Анатолия Сердюкова связаны с теми же установками: все, что было при Медведеве, да и сам он как президент России – это мираж, аберрация памяти, мерцающий флешбэк без связного сюжета и четких линий. Так что можно сказать, что проект «местоблюститель» добился успеха дважды. Сначала как аппаратная спецоперация – посадили на трон, попросили слезть, и это была, очевидно, самая легкая часть программы, – а затем и в более широком социальном смысле: страну убедили, и она поверила, будто ничего не было. Сегодня не предпринимается никаких попыток понять, что представляло собой то время и почему оно настолько легко забылось. Как будто и не было у сюжета с преемником другого смысла: поставили на сцену то ли манекен, то ли куклу, сзади подергали за веревочки, потом сняли и положили обратно в чемодан с реквизитом. Могут даже при желании повторить – как хвастливо грозят по другому поводу немцам и другим западникам столичные водители с задних стекол автомобилей, – и это ничего не изменит. О чем тут думать? Зависит от угла зрения. Если смотреть на медведевскую четырехлетку как на спецоперацию, то думать не о чем и все сходится: сплошной обман и муляж, раскрашенные фрукты из папье-маше, прикрывающие на витрине все ту же пустую полку. Но можно взглянуть на это время как на попытку, вынужденную, вялую и робкую, построить альтернативу – не путинским нулевым, а нынешней автаркии, которая потому и превратилась в продолжение нулевых, что ей не вышло альтернативы. Такой взгляд на события недавнего прошлого оправдан уже хотя бы потому, что социология подтверждает: в то время он был в значительной степени близок обществу. Теперь в это трудно поверить, но пик общественного оптимизма – и вместе с ним рейтинга доверия Путину – пришелся на весну 2008 года, когда стало ясно, что он уступает место преемнику и заложенные Ельциным и Конституцией принципы сменяемости власти пусть не в полной мере и не автоматически, но тем не менее сработали. А осенью 2011 года, когда, наоборот, выяснилось, что Путин никуда не уходил и никакой смены власти в России нет, не было и при нем уже не предвидится, доверие к нему упало до минимальных значений с 2000 года – и держалось на этом относительно низком уровне до тех пор, пока с аннексией Крыма не был свернут и закрыт весь модернизационный проект постсоветской России, начатый 25 лет назад и, разумеется, не Медведевым. И тогда выясняется, что не все стыкуется в современной интерпретации истории и навязанных нам представлениях о тех ключевых развилках, через которые прошла Россия. Очищенная пропагандой от «блудливого спотыкания и бессодержательных рефлексий» (выражение Владимира Мединского), российская история членится сегодня на три крупных мифологических периода: героическое прошлое, в котором теперь присутствуют Сталин и князь Владимир (вышел на замену плохо дебютировавшим Минину и Пожарскому), катастрофа, связанная с именами Горбачева и Ельцина, и заживляющая, восстановительная эпоха Путина – бесконечная, неразрывная, одинаковая, не знавшая ни медведевых, ни уж тем более оттепелей. Такова официальная доктрина путинского «консерватизма», простая, клишированная, удобная и, как оказалось, очень эффективная на практике, поскольку противостоящая ей прогрессистская логика склонна к замене знаков, но согласна с самим подходом, заведомо соглашаясь таким образом и с делением общества на те самые 86% и маргинальное меньшинство. В определяющих текущую повестку – до зубных оскомин – дискуссиях о том, какую роль сыграли Сталин и Горбачев, нужен ли на Ленинских горах памятник Святому Владимиру, куда вообще ведет Россию Владимир Путин и пр., все ответы очевидны заранее точно так же, как и расклад сил: из партии прогресса в России сделали боксерскую грушу. Унификация путинской эпохи с тщательно выскобленным из нее медведевским временем, свойственными ему умонастроениями, упованиями и надеждами, – важнейшая составная часть этой масштабной идеологической и исторической мистификации. Можно и нужно обсуждать, почему провалилась модернизация (только ли потому, что Путин оказался прозорлив и силен, Медведев, наоборот, безволен и слаб, и они вдвоем нас всех облапошили?), но пока представляется важным отметить, что общественный интерес отчетливо и наглядно разошелся с интересом Владимира Путина и его элиты в конкретной точке – 24 сентября 2011 года. Потому что программа Путина, когда он пришел к власти в 2000-м, если вкратце, звучала довольно просто: как-нибудь да проскочим, – и с этой программой были согласны и элита, и большинство российского населения. Чушкой, чучелком и не сразу, с паузами, поворотами и компромиссами, суверенной демократией, умноженной на диктатуру закона, но как-то уж выберемся из советской тайги на магистраль общего и открытого будущего. По ходу движения вместе с водой не раз выплеснули и ребенка, но у единственного бесповоротного шага, окончательно закрывшего этот путь, есть четкая и известная дата. И именно здесь, а не в 2000 году проходит реальная граница, отделяющая долгое время надежд и постсоветского транзита от тупика и совершенно непредсказуемой перспективы. Более того, общественная фрустрация, вызванная крахом этих надежд, оказалась столь значительной, что для того, чтобы ее закамуфлировать и компенсировать, пришлось в итоге стряхнуть со стола фигуры и даже начать войну. Оттого так и разителен контраст между днем сегодняшним и днем вчерашним, если уж его все-таки вспомнить: чтобы погасить волну, потребовались чрезвычайные меры. Сегодняшние знаменитые 86%, если о них вообще можно говорить как о социологической данности, не имеют ничего общего с формально теми же 86%, которые одобряли деятельность Путина в мае 2008 года, когда он ушел в отставку, про которую сегодня никто не вспомнит. Рисовать непрерывный график его поддержки бессмысленно: это два разных Путина и два разных большинства, объединенные разными интересами и живущие в разных эпохах. История России раскладывается на периоды иначе, чем нам втолковывают, и еще недавно включала в себя концепцию продвижения вперед. Можно смеяться над Медведевым и над собственными надеждами, – действительно, все это сегодня звучит комично, – и выкинуть из головы, как предлагается, эту память. Выстроенная перед нами стена безысходности и бессилия от этого покажется еще более неприступной. Михаил Фишман Шеф-редактор Slon Magazine slon.ru